Давно было замечено, что коллективное сознание (и подсознание) петербуржцев обладает чертами, совершенно на характерными для России. Речь, разумеется, о той части государства, которая является собственно "россиеобразующей".
Новгородская колыбель
Многое из того, что сегодня должно быть включено в понятие "петербургская цивилизация", существовало задолго до Петра.
Приневские земли, издревле принадлежавшие Новгородской республике, с незапамятных времен были населены финно-угорскими племенами. В отличие от остальной Руси, Великий Новгород развивался не как военно-хозяйственная резиденция правителя (азиатский тип), а как вольный город (европейский тип). Неудивительно, что в древнем Новгороде уже в 11-12 веках существовала почти поголовная грамотность, а городские дороги регулярно мостились и вплоть до вхождения в состав Московского государства пребывали в идеальном состоянии.
Стержнем новгородской культуры была торговля, в отличие от серединной Руси, где на первый план выдвигалось воинское дело. Культура, преимущественно ориентированная на торговлю, а не на войну, предопределяла исходную открытость для контактов с иноземцами. Новгород фактически был членом Ганзы. На его территории постоянно жило большое число немцев, шведов, датчан и других иностранцев (этим же несколько веков спустя будет отличаться и Санкт-Петербург).
Толерантность в новгородцах воспитывалась и изначальным тесным соседством с финно-уграми. Взаимопроникновение культур - как материальной, так и духовной - было весьма значительным: новгородские ремесленники, подобно своим западным коллегам, ставили автограф на изделиях, а новгородские монахи, подобно католическим, одно время даже выбривали на голове тонзуру.
Вообще широко распространенное представление о том, что так называемая древнерусская нация была лишь политически раздроблена, оставаясь при этом в этно-культурном отношении однородной, не вполне верно. Так, например, исследование языка берестяных грамот, проведенное академиком А.А. Зализняком, показало, что новгородско-псковский диалект более чем по 20 существенным признакам отличался от южнорусского и при этом имел значительное сходство с западнославянскими языками. Иными словами, древние новгородцы приходились более близкими родственниками полякам и чехам, а не полянам, древлянам или вятичам.
Так называемое "воссоединение Новгорода с московским государством" в 70-х гг. XV века было не чем иным, как завоеванием, после которого великий город пришел в упадок навсегда, а территория, которая до той поры была тесно интегрирована в Европу и процветала, на долгие века превратилась в убогое московское захолустье, отгороженное от внешнего мира железным занавесом российского самодержавия.
Однако часть новгородских земель, а именно восточное побережье Балтики, пробыв под московским господством около 100 лет, отошла к Швеции. Новгородская культурная модель в общих чертах сохранилась здесь вплоть до петровского времени, когда некоторые ее носители стали первыми обитателями Санкт-Петербурга, привнеся в быт новой российской столицы свое самосознание и свои традиции.
В воспоминаниях К.С. Петрова-Водкина есть свидетельство того, что еще в начале XX века жители Охты - района, где кипела городская жизнь в допетровскую эпоху, - свысока поглядывали на прочих петербуржцев, полагая их "выскочками", а себя - потомками древних новгородцев, то есть исконными жителями Невского края.
Санкт-Петербург в эпоху Ниеншанца
Несмотря на то, что территория Приневья на протяжении 200 с лишним лет несколько раз переходила из рук в руки, прапетербургский социум в целом сохранил свои базовые характеристики: европейскую открытость, мультикультурность, толерантность, развитое корпоративное сознание.
Поражает, насколько формы протеста, использовавшиеся ингерманландцами, были непохожи на "русский бунт". Сохранились сведения об огромном количестве жалоб на фогтов, управляющих имениями и арендаторов, которые крестьяне подавали по инстанциям с соблюдением всех правовых формальностей. Отдельные жалобщики добирались даже до Стокгольма и там активно отстаивали свои права.
Среди подписей под любой из жалоб можно найти и славянские, и финские, и ижорские фамилии, что наглядно свидетельствует о том, что сложившаяся в Ингерманландии популяция была полиэтнической и поликонфессиональной.
Еще в большей степени это может относиться к жителям Ниена - города, быстро выросшего под прикрытием возведенной шведами в 1611 году крепости Ниеншанц. Здесь жили немцы, шведы, голландцы, финны, русские, корелы, ижорцы. В самом городе находились шведская и немецкая церкви, за Невой, в селе Спасском, - русская православная церковь, священник которой читал проповеди и даже проводил церковные обряды на финском языке.
Купеческая часть населения Ниена отличалась большой сплоченностью и ясным осознанием своих интересов. В 1632 году купцы добились от Стокгольма торговых привилегий, подобных тем, которыми пользовались старые шведские города.
От Петра до наших дней
Падение Ниеншанца вынудило значительную часть обитателей уйти вместе со шведскими войсками. Оставшиеся аборигены практически растворились в двух мощнейших потоках мигрантов, которые стараниями Петра хлынули в Санкт-Петербург.
Один из этих потоков тек из глубин России. Почти все эти мигранты ехали против своей воли, и потому петербуржцами стали себя ощущать в лучшем случае их дети.
Иначе обстояло дело с другим потоком, который двигался с запада. Привлеченные в Петербург разнообразными льготами и покровительством царя европейцы зачастую чувствовали себя на берегах Невы более комфортно, чем на родине, очень легко укоренялись, что сразу стало одним из главных факторов, определивших характер складывающейся петербургской культуры.
Надэтническое и надконфессиональное сообщество, которое в течение последующих двух веков существовало в Санкт-Петербурге, своими самыми существенными чертами обязано западноевропейскому влиянию. Во многом это влияние вступало в противоречие с принципами российского государственного устройства, типологически родственного восточным деспотиям.
Множественность национально-культурных традиций, бытовавших в Петербурге, а также непрерывный приток в город европейского вольномыслия воспитывали в горожанах - прежде всего в просвещенной их части - уважение прав личности, в то время как традиционное российское самодержавие стояло на приоритете государственных интересов.
Февральская революция 1917 года ярким пламенем начавшегося всероссийского пожара высветила несовместимость "розовых петербургских мечтаний" с неодолимо-серыми евразийскими реалиями.
Большевистский переворот стал причиной новых глубочайших изменений в структуре петербургского социума. Среди ленинградцев конца советского периода лишь доли процента составляли петербуржцы в четвертом-пятом поколениях. И тем не менее, все-таки можно утверждать, что петербургская цивилизация не прервала своего существования.
Петербургский дух может быть более всего содержится в таких трудно описываемых вещах, как способ отношения к жизни, к другим людям, к самому себе. А трансляция этих качеств происходит главным образом путем личных контактов внутри социальной среды. Петербургский дух давал о себе знать в вежливом поклоне соседа по лестнице, в готовности помочь незнакомому человеку найти нужную ему улицу, в разговорах в фойе театра или курилке библиотеки.
Именно этим ленинградцы резко выделялись внутри "советского народа". Ленинград был, по словам Сергея Довлатова, "наименее советским городом России".
Петербуржцы now & forever
В период перестройки, а также в первые годы после крушения СССР Санкт-Петербург демонстрировал явное стремление быть "самым европейским" городом России, тем самым полностью подтвердив довлатовское определение.
Первые петербургские политические символы - Ленинградский народный фронт, Анатолий Собчак, Свободная экономическая зона - все они так или иначе обозначали стремление города на Неве обособиться, эмансипироваться от поработившей его коммунистической Московии.
Вплоть до конца 90-х гг. и на общероссийских, и на местных выборах город голосовал не так, как остальная Россия. Здесь очень долго - дольше, чем где-либо, - активно поддерживали партии демократической ориентации. Одно время Петербург даже считался единственным в стране "яблочным" городом. Здесь возник феномен - опять-таки единственный в стране - городского парламента, не вполне подконтрольного главе исполнительной власти.
Однако по мере того, как вновь возникшее государство развивалось по пути, на котором столица насильно аккумулирует практически весь объем ресурсов, - Петербург оказался загнанным едва ли не в еще более дальний угол, чем в эпоху СССР.
В свою очередь, это не могло не сказаться на социально-психологическом развитии города. Не сумев реализовать зародившуюся было на заре перестройки "европейскую мечту" и эмансипироваться от империи, горожане в своей массе перенесли центр тяжести своих ожиданий на прямо противоположный по сути процесс активного приспособления Санкт-Петербурга к столичным нуждам.
Проделать эту эволюцию оказалось тем проще, что самосознание горожан всегда было внутренне противоречивым, ибо в его основе лежали не только либеральная по духу "европейская ностальгия", но также вполне великодержавная, военно-чиновная по сути тоска по утраченной российской столичности.
Ожидания, которые связывают сегодня многие петербуржцы с тем фактом, что их земляк сумел стать "первым человеком" в государстве, в большинстве случаев иллюзорны. Однако у иллюзий есть одно замечательное свойство. Рано или поздно они развеиваются и перестают туманить взор.
Петербургская нация, которая сегодня "замерла" в ожидании "путинского чуда", пробудится и продолжит идти своим вековым, балтийско-европейским путем развития. Логика места - куда более страшная сила, чем красота номенклатурных заклинаний. И если даже такой абсолютно российский по своим социальным корням город, как Калининград, по сути уже начал обратный путь в Европу, то Санкт-Петербург, народ которого на протяжении столетий хранил верность своей духовной и геополитической родине - Европе, вернуться в нее попросту обречен.
Community Info